Так трепетали враги, как боялись этого имени — Сергий! Рать отважная врывалась в полчи­щаврагов Отечества, крича громко, до боли в лёгких:
— Сергиев,Сергиев!
Даже, казалось,кони под всадниками с каждым новым криком седока убыстряли галоп, несяСергиевых послушников к победе, к славе, к смерти. Сергиевы ополченцы устояли ив то Смутное время, покрывшее Россию-матушку чёрным вдовьим плат­ком. Несдалась Троице-Сергиева Лавра полякам-иноземцам, полтора года отбивала осаду. Ипозже, когда гнали поляков из Москвы, сладостно было кричать им в спину:
— Сергиев, Сергиев!
Это стало как пароль. Имя игумена земли Русской грозно предупреждало… Даже собственных воров да бандитов, промышлявших по лесным дорогам, отгоня­ли, бывало, этим именем. И случилось монаху Диони­сию возвращаться поздним вечером из Ярославля. Не один шёл, с боярином-попутчиком. Страшно и темно.
— Давай назовёмся Сергиевыми. Если что, так и кричи: Сергиев, Сергиев и молись, — вразумлял Дио­нисий струхнувшего вконец попутчика, — даст Бог, дойдём.
Он-то сам Сергиевым не был, подвизался в другом, Старицком монастыре. Вернее, уже был, сам того не подозревая. Проехали самые опасные, гиблые места, перекрестились. Ана повороте широкого большака их догоняют:
— Стойте, кто такие?
— Сергиев я, — поклонился незнакомцу Дионисий.
— Сергиев… -растерялся незнакомец, — что-то я та­ких Сергиевых не знаю, сам я из Лавры, нету нас та­ких чернецов.
— А ты-то куда, мил человек, из Лавры в столь позд­ний час?
— В Старицкий монастырь, к архимандриту Диони­сию, грамота у меня к нему от Самодержца и патриар­ха, что назначен он к нам в Троице-Сергиеву обитель настоятелем.
— Я и есть Дионисий.
Вот и стал Сергиевым. А был Давидом Зобниновским. В Тверской губернии, в Кашинском уезде было село такое — Зобнино. Скорее всего, оттуда и происхо­дили родители Давида. Впрочем, Давидом не пришлось ему долго быть. Господь распорядился так, что, женив­шись и приняв священнический сан, Давид за шесть лет потерял жену и двух деток и ушёл в монахи, став Дионисием. В Старицкой обители был на послушании каз­начея, а вскоре братия пожелала видеть его в настояте­лях. Удивительным смирением отличался. Один раз зашёл на базар, ходит между рядами, приценивается. Молод был, удивительно красив, ясноглаз. Все на него смотрят, любуются. Да нашёлся один обличитель:
— Ты монах, а по рынкам болтаешься, монашеское ли это дело?
Базарная публика бросилась за инока заступаться. А он поклонился обидчику до земли:
— Спасибо тебе, мил человек, что указал на моё мес­то. Твоя правда, не для монашеских прогулок рыноч­ные ряды. Моё дело в келье сидеть да молиться. Спа­сибо и прости меня, невежду.
Обидчик и сам не рад, хотел догнать монаха, по­просить прощения. Да только тот как сквозь землю провалился.
…Сергиев чернец подошёл к Святым вратам Троиц­кой обители. Сейчас он войдёт в них, чтобы всю свою жизнь, до последнего благословлённого Господом ды­хания служить великому имени игумена земли Рус­ской. Архимандрит Дионисий. В синодиках Троице-Сергиевой Лавры он записан после игумена Иосафа, после смерти которого и был сюда назначен. С чего начал? С трупов, которые собирал по близлежащим дорогам и хоронил по православному чину, как поло­жено. Много было работы. Лихолетьем назовут это время историки. В Москве бесчинствовали поляки. Измученные, затравленные люди бежали лесами в Троице-Сергиеву обитель, где хотели найти защиту и пристанище. На дорогах их грабили и убивали те же поляки. Голодные, больные, израненные люди бук­вально приползали к Троицкому монастырю. Молили о помощи. А многие не добирались. Дионисий благос­ловляет монахов с утра до вечера копать могилы и хо­ронить, хоронить… Летопись сохранила слова собор­ного ключаря Иоанна: «…ходили мы по окрестным слободам и по воле Дионисиевой сосчитали, что в 30 недель погребли более трёх тысяч». Раненых, боль­ных, ослабших везли на телегах в монастырь. Запасы продуктов, лекарств таяли, вот и совсем уже ничего не осталось в монастырских погребах. Квасу не стало, а телеги всё скрипели по монастырскому двору, а лю­ди на телегах стонали иизголодавшимися глазами смотрели на чернецов.
— Что делать, отец архимандрит, нам и самим есть нечего?
Дионисий собирает братию. Он встал перед черне­цами, сам исхудавший, измученный от бессонных но­чей. Когда исповедал и причастил несчастных, он поклонился им, как поклонился тогда на базаре не­знакомому обидчику:
— Братия, — сказал,- во славу Божию и с воды не помрём. Есть у нас немного хлеба и кваса, всё отдать надо, а уж сами как-нибудь…
Промолчала братия монастырская. Потуже затя­нула ремни на подрясниках, испив студёной водицы из колодца, шли они кормить с ложечки деток, стирать спекшиеся от крови повязки, исповедовать умираю­щих, утешать выживших.
А Смутное время текло по Руси разором Москов­ского государства. Дионисий вновь собирает братию. Исхудавшие иноки кружком садятся вокруг архима­ндрита, готовятся внимать, слушать, соглашаться. А он сказал им о том, о чём все они хорошо знали. Чтобы избавить Русь от захватчиков, надлежит наро­ду нашему собраться вместе. По отдельности не побе­дить. А победить надо. Иначе Русь наша святая станет добычей нехристей, какой русский вправе это допус­тить? Что делать? Писать воззвания. Когда? По ночам. Во все уезды рассылать, звать народ: «Объединяйтесь, защищайте родную землю от разора». Поклонились чернецы, принимая благословение архимандрита на сие дело праведное. Ночью, падая от усталости днев­ных подвигов — кормить, мыть, лечить, исповедовать, они зажигали свечу и склонялись над бумагой, стара­тельно выписывая слова составленного архимандри­том Дионисием воззвания: «Пусть служилые люди без всякого мешканья спешат к Москве… Смилуйтесь, сде­лайте это дело поскорее, ратными людьми и казною помогите, чтоб собранное теперь здесь под Москвой войско от скудости не разошлось…»
Троицкие грамоты- именно под таким названием войдут в историю эти писанные голодными монахами при скудном свете свечи небольшие листочки, кото­рые гонцы лаврские поспешно развозили по Руси. И вот уже в далёком от Сергиевой обители Нижнем Новгороде внимательно вчитывается в текст воззва­ния немолодой продавец мяса, простосердечный чело­век. «Ратными людьми и казною помогите…». Мы зна­ем его имя — Козьма Захарович Минин. Именно он читает воззвание к нижегородцам. Пошла по кругу русская шапка — колечко, серёжки, золотой, храни­мый на чёрный день — всё в шапку. Потому что нет чер­нее дня, когда в опасности Родина. Потому что лю­бить её — значит ради неё жертвовать.
Ополченцы шли на Москву. Шли через Троице-Сергиеву обитель. Дионисий встретил их у Святых врат, определил на отдых и благословил на брань. Каждый ополченец подошёл к архимандриту и поце­ловал крест в его руках. Каждый подставил своё об­ветренное в дороге лицо под холодные капли святой воды. Вперёд. На Москву. Умирать? Побеждать? Бог ведает.
Уже пошли, да прилетела весть о княжеском немирии. Князь Пожарский и князь Трубецкой, соединив­шиеся под Москвою, затеяли брань. Архимандрит Дио­нисий пишет им письмо-увещевание. Напоминает им о грехе нелюбви и необходимости примирения, о том, что спросится с каждого, и суд тот лицеприятным не будет. Всё вроде обошлось, да опять искушение. В табо­ре казаков, на которых очень рассчитывали ополченцы, пошла ругань. Одни ни копейки не имеют, другие лопатой гребут золото. Где справедливость? Нет спра­ведливости. Отнять у разбогатевших всё,разделить, разбежаться. Ополченцы лишались серьёзного под­крепления. И Дионисий распахивает двери лаврской ризницы, нагружает подводы расшитыми, в жемчугах облачениями, церковной утварью. Посылает гонцов в казачий табор: «Берите, но Отечества не предавайте, не время сейчас делить добро и злобиться друг на дру­га!» Устыдились. Отвели глаза от гружёных подвод.
— Поезжайте, верните всё на место, — только и ска­зали посыльным.
И вот Москва освобождена от поляков. Юный царь Михаил Романов едет из Костромы в Москву. Цар­ский поезд делает остановку в Троице-Сергиевой оби­тели. Михаил припадает к раке преподобного Сергия Радонежского и подходит под благословение на спа­сённое царство к лаврскому архимандриту. Дионисий благословляет. А проводив царя, возвращается на мо­настырский двор. Оглядывает полуразрушенные сте­ны и башни, кельи без крыш. Понимает, не пришло время отдыха. Придёт ли…
Наверное, именно теперь наступают для Дионисия самые тяжёлые времена. У людей, которых называют сынами Отечества, всегда свой, неповторимый путь. Им не суждено учиться на чужих искушениях, на них щедро сыплются свои. Дионисия оклеветали. Да-да, оклеветали свои же, лаврские чернецы. Что делать? Чёрные подрясники не спасают от человеческих сла­бостей, если человек сам не прикладывает усилий к спасению. Царь Михаил Федорович, зная, что лаврский архимандрит и учён, и благочестив, пору­чил ему сделать исправления в богослужебных кни­гах. Книги переписывали от руки, и ошибок в них вкрадывалось множество. Видимо, какую-то ошибку допустил при работе и Дионисий. Завистливые братья, один Лонгин, другой Филарет, решили, что их час настал. Они сообщили на Собор, что архиман­дрит — еретик и молчать больше они не могут. Собор отреагировал быстро. Дионисия лишили сана и зато­чили. Заточили в Московский Новоспасский монас­тырь. Если бы только заточили! Над достойным чело­веком издевались самыми изощрёнными способами. Его морили голодом, томили в дыму бани, заставля­ли класть по тысяче поклонов в день. Тысяча покло­нов! Какая спина выдержит эту нечеловеческую на­грузку? Что делает Дионисий? Дионисий сие послу­шание принимает со смирением и от себя добавляет… ещё тысячу поклонов.
Верный сынОтечества, отдавший лучшие годы его спасению, не жалевший сил, здоровья, жизни«за всё хорошее», стал узником, над которым издевались все, кому не лень. Какможно пережить этот удар? Как можно не сломаться, не дрогнуть, не разувериться?Своими силами нельзя, Божиими — можно. И именно Божьи силы черпал несчастныйузник в утомительных поклонах и ночных молитвах. Уж он-то хорошо знал осуществовании злой, тёмной силы. Она не терпит торжества света, ей любатемнота. В данном случае темнота тюремного подвала. А потому не держал Дионисийзла на своих бывших сотрапезников Лонгина и Филарета. Не устояли, подставилисьтёмным си­лам, немощны, несчастны…
— Великая беда стобой, отче, — говорили ему жале­ющие его.
Аон весело:
— Нет никакой беды,а милость Божия. Смиряют меня по делам моим. А то я слишком горд.
Его обложилиштрафом в пятьсот рублей, сумма по тем временам космическая.
— Чемплатить будешь, отче? А он весело:
— Денег не имею, даи давать не за что. Лихо черне­цу то, что расстричь его велят, а если толькодостричь — то ему и венец, и радость. Мне грозят Си­бирью и Соловками. Но я радтому — это жизнь мне.
По праздникам еговодили к митрополиту на сми­рение. В митрополичьем дворе он стоял, бывало, сутра до вечера, и зной терпел, и холод, и дожди про­ливные. А сколько быловокруг улюлюкающих, зло­пыхающих, ненавистных. В него плевали, бросали комьягрязи. Всё это уже было. «Распни, распни его!» — формула знакомая, страшная, нопривычная. Человек в беде не одинок, во все времена находилось немалоторопящихся к нему, чтобы его беде порадо­ваться. Дионисий. АрхимандритТроице-Сергиевой Лавры — жертва зависти и неудовлетворённых амби­ций. Сломали?Добились желаемого?
Началось этодавно. Архимандрит был настолько смиренен, кроток, что даже, если приказывалкому-то из братии, то говорил так: «Сделай это, если хочешь, брат». Некоторыепользовались его кротостью. А он по-другому не мог, потому что смирение не былодля него итогом борьбы с гордыней, а было его естеством, как само дыхание, какстук сердца, как ток крови. «Сделай, если хочешь…» Один раз не хваталопевчих. Дионисий сам встал на клирос. Лонгин подлетел к не­му, вырвал из рукслужебник. Молча перекрестился Дионисий, ушёл с клироса. Так Лонгин догнал егои плюнул в него. Но и тут (смирение — стук сердца, ток крови) Дионисий негромкопроизнёс: «Перестань, Лонгин, не мешай пению Божию и братию не смущай».Наверное, смирение-то архимандрита и разъярило вконец озверевшего наглеца. Онвыхватил из рук Дио­нисия пастырский посох, переломил и швырнул об­ломки внастоятеля. И тут Дионисий заплакал. Он встал на колени перед иконой Спасителяи плакал, и просил: «Ты всё ведаешь, Господи, прости меня, греш­ного, ибо ясогрешил пред Тобою, а не он». Долго пла­кал, а братия просила разбушевавшегосяинока по­просить прощение за свою дерзость. Не допросилась…
Всё, чтопроисходило в обители, настоятель покры­вал любовью. Конечно, слухи обиздевательствах над ним просачивались и доходили до митрополита. Он посылал споручениями разобраться. Но Дионисий всё отрицал, от всего отказывался.
Целый год провёлнастоятель лаврский в душном подвале Новоспасского монастыря. Спасение пришлоот Иерусалимского патриарха Феофана. Именно он удостоверил невинностьархимандрита Дионисия, не найдя в исправленных им книгах никакой ереси и ни­какихотступлений от догматов. Настоятель был возвращён в Троицкий монастырь.Произошло это ле­том 1619 года.
Есть удивительныестраницы. Они написаны Симо­ном Азарьиным, почтенным старцем Троице-Сергиевойобители. Он вспоминает, как Иерусалимский пат­риарх посетил обительпреподобного Сергия и оказал настоятелю Дионисию великую честь. Стоя у ракиПреподобного, патриарх снял свой клобук, положил его в раку с мощами Радонежскогочудотворца, а по­том надел на седую голову кроткого архимандрита. При этомсказал: «Даю тебе благословение, сын мой, и знаменую тебя в великой России,среди братии тво­ей да будешь первый в старейшестве по благослове­ниюнашему…»
Началась привычнаяжизнь смиренного троицкого инока. Он, как всегда, был кроток и смирен, многотрудился, не гнушался самыми чёрными работами, проводил ночи в молитве ипоклонах. Основатель оби­тели преподобный Сергий был во всём примером ему. Зла,конечно, не помнил. Как старого, так и нового. Клеветники и завистникиизобретали всё новые и но­вые «крамолы». То Дионисий задумал «подсидеть»патриарха, то он не хочет выполнять царского повеле­ния. А он не бил себя вгрудь, не клялся в невиновнос­ти, он молчал. Братия любила его. Жил в монастырестарец Дорофей, немощный, древний. Совсем уже за­немог, готовился к смерти, атут весть: Дионисий от­бывает по неотложным делам в Москву.
— Уезжаешь, а яумираю, так хотел быть погребён­ным твоей рукой, — засокрушался старец.
— Не дерзай умиратьдо моего возвращения, — бла­гословил старец. — Дождёшься, тогда и погребу тебя,как надо.
Уехал. Старецдождался. Зашёл Дионисий к нему в келью, благословил, пошёл к вечерне. А черезпят­надцать минут пришли сказать, что Дорофей умер.
Сам же Дионисийпреставился 10 мая 1633 года. Господь за терпение и кротость наградил еголёгкой смертью. Утром он отстоял службу, потом почувство­вал слабость,пригласил братию, простился со всеми, простил всех, принял схиму и мирноотошёл. Отпевал его сам патриарх Филарет. Святые мощи Дионисия были перевезеныв Москву для отпевания в Богояв­ленском монастыре, а потом возвращены в Лавру.Один священник лаврской слободы Феодор не смог прибыть на его похороны.Скорбел, печалился, а Дио­нисий пришёл к нему во сне, объяснил:
— Почему всепришли и благословение у меня про­сят, потому что остаются здесь. А ты скоропойдёшь за мной.
Через восемь днейФеодор скончался. Угоднику Божьему открывается многое, как многое и даётся.
А далось емудействительно много. Он много понёс скорбей и много успел сделать дляОтечества. Он много прощал и этим подготовил свою душу к небесному со­зерцанию.Он много любил, и сердце его, наполненное любовью, звенело прекрасной песней.Эта песня покры­вала и унижения, и насмешки, и наветы, и предатель­ства. Онпросто не видел их, не слышал, не понимал.
Сын Отечества,готовый положить на алтарь спасе­ния его свою пречистую главу. Божий раб, негнушаю­щийся рабством, а с радостью служивший всем, кто этого хотел. Угодник.Святой. Преподобный Диони­сий Радонежский — именно так зовут его православ­ныелюди, воспевающие ему память и чтущие его подвиги. Не случайно, наверное,святые мощи его по­чивают в Троицком соборе Лавры, в юго-западном притворе, натом самом месте, где была келья препо­добного Сергия Радонежского. Не случайнои он зо­вётся Радонежским, как и все ученики Преподобного.
Когда Отечество вопасности, Господь посылает во спасение ему верных сынов. Дионисий Радонежскийбыл послан России в лихолетье Великой Смуты. Он взял на себя ношу скорбей Отечестваи нёс её по жиз­ни, равно как нёс и крест Христов. Всю жизнь. До по­следнегодыхания. А ещё он всегда помнил, что имя ему — православный, и ничем незапятнал сие имя. Служение людям и служение Богу. Жизнью своей Ди­онисиюудалось соединить в себе два этих великих служения. Ещё в Смутное время, когдабыл неурожай­ный год, спекулянты взвинтили на московских рынках цены на хлеб, истолице грозил голод. Что делает сми­ренный инок Сергиевой обители? Он вывозитвсё до зёрнышка из лаврских житниц на московские рынки и этим сбивает цену нахлеб. Спас Москву.
Он спасал её икогда благословлял на борьбу с по­ляками Козьму Минина. И когда писал присвечах воз­звания к народу, и когда собирал по лесным больша­кам и погребалдостойно братьев своих и сестёр рус­ских. Он спасал её и тогда, когда самтерпел скорби невыносимых, тяжких наветов. Потому, что если бы не выстоял,многих бы этим соблазнил. Тверской уро­женец Давид Зобниновский. ПреподобныйДионисий, Радонежский чудотворец. Сын Отечества и спаситель Москвы. А ещё рабБожий. Редкая жизнь вмещает в себя столько вех и столько назначений.