Любовь Андреевна Молодых уже много лет занимается творчеством: пишет рассказы, романы. Она – автор больших фантастических романов «Закон великой бездны» и «Именем Космоса». Люба поет под гитару. Она яркая, разносторонняя личность. Ее хорошо знают, любят и уважают в Алтайском крае.
ВАШ СОБЕСЕДНИК. 3 (63), 2022. СУДЬБЫ ЛЮДСКИЕ
Любовь Андреевна Молодых уже много лет занимается творчеством: пишет рассказы, романы. Она – автор больших фантастических романов «Закон великой бездны» и «Именем Космоса». Люба поет под гитару. Она яркая, разносторонняя личность. Ее хорошо знают, любят и уважают в Алтайском крае. С некоторых пор участвует в литературных конкурсах «Со-творчество», организованных Фондом поддержки слепоглухих: дважды становилась лауреатом второй степени в номинации «Рассказ». В 2021 г. получила специальный приз читательских симпатий. А летом 2022 г. Люба заняла первое место в конкурсе короткого семейного рассказа. Сегодня на страницах нашего журнала Любовь Молодых отвечает на мои вопросы.
– Люба, писать ты начала рано. Обычно девушки в таком возрасте пишут и затем безжалостно выбрасывают результаты своего творчества. Что помогло тебе с юности относиться к таланту писателя с уважением?
– С уважением ли – не знаю. Писать я начала следом за старшей сестрой. У нее – прекрасный талант заражать творчеством всех, кто оказывается в одной с ней комнате, и я не могла не подцепить от нее эти «бациллы». Очень долго я не считала себя писателем. Да и сейчас не совсем считаю, хотя изо всех сил стремлюсь, чтобы мои вещи были как можно качественнее. Я очень хочу опубликовать свои книги в бумажном формате, но не ставлю себя в один ряд с писателями с большой буквы, такими, как Владислав Петрович Крапивин. Для меня не секрет, что, начиная писать, я подражала именно ему. К счастью, быстро ушла от подражания, выработала собственный стиль и язык. И свои детские вещи постаралась переработать. Вообще, в моей жизни действительно был момент, когда я едва не отправила в печку свою «писанину». Это было, когда я потеряла зрение и поняла, что уже не смогу перечитать написанное. Это был не авторский кризис, а отчаяние. Я была слишком напугана и находилась в не совсем адекватном состоянии. К счастью, мои близкие увидели мои поползновения и успели меня остановить. Теперь я очень им за это благодарна!
– Расскажи, пожалуйста, при каких обстоятельствах ты потеряла зрение и стала хуже слышать?
– Это были поздние осложнения диабета. В 35 лет зрение резко пошло на убыль. Вообще, врачи мне еще в детстве объяснили, что так будет. То есть, как я сейчас понимаю, они просто хотели, чтобы я строже соблюдала диету и этим отсрочила осложнения. А вышло наоборот. Получилось, что в меня с детства заложили программу: это неизбежно будет. И я молила Бога всю жизнь об одном: не дай мне забыть, как светит солнце! А вот к тому, что пострадает слух, я готова не была. Просто, уже будучи слепой, проснулась однажды со звоном в ушах. Уходило последнее светоощущение, и гас слух. Я сначала металась от ужаса, возненавидела Бога. Я и сейчас не смирилась с потерей слуха и зрения, предпринимаю все шаги, чтобы восстановить организм. А с Богом помирилась; больше того, наконец начала проникаться Его любовью. Что поделать, если мы, люди, очень плохо понимаем то, что нам говорят. Без испытаний наша душа не развивается.
– Ни для кого из нас давно не секрет, что наши особенности мешают нам не столько сами по себе, сколько в интерпретации окружающих нас здоровых людей. Ты можешь вспомнить, когда в первый раз ощутила себя человеком с инвалидностью?
– Я заболела сахарным диабетом еще в детском саду. И тут поняла, что из-за этого на меня обращают не совсем приятное внимание. Диабет долго не могли найти; я болела, и мы не знали чем. Я одна за полчаса выпивала в группе чайник воды, и за мной сразу выстраивалась очередь, потому что ребятишки знали, что иначе я им ничего не оставлю. Когда пошла в школу, постоянно теряла на уроках сознание, и учительницы с дрожащими от страха руками приводили меня в чувство перед всем классом. Конечно, надо мной смеялись, задавали неприятные вопросы. Насмешки перенеслись и во двор. Словом, было сложно. Потом учителя отказались заниматься со мной в классе, и я оказалась на надомном обучении. Стало легче. Тут-то я и начала пробовать писать. Второй кризис произошел, когда в пятнадцать лет мне дали инвалидность. Мне показалось, что меня списывают. К счастью, мы всегда были очень близки с мамой, и она сумела сгладить этот момент, навести порядок в моей душе.
– Нередко уже взрослые люди с горечью говорят о том, как в школе их дразнили из-за плохого зрения или слуха. По этой причине им до сих пор тяжело вспоминать время учебы. Я была знакома с девочкой, которую во дворе травили из-за ее не очень устойчивой походки. Получается, что разговоры о детской жестокости – не пустой звук.
– Не пустой. К счастью, общеобразовательную школу мне заменила музыкальная. Там мне было комфортно, появились друзья, я почувствовала себя успешной, и это было здорово. А с детской жестокостью столкнулась по второму кругу, когда родился сын. Роды приняли неудачно, и у сына ДЦП. Надо мной в детстве так не издевались, как над ним! Мы много переезжали, чтобы он мог учиться в хорошей специализированной школе, и ни в одном из дворов, где мы жили, он так и не нашел друзей. В конце концов, он вообще отказался ходить гулять. И я ничего не смогла изменить, хоть и очень больно признавать это. Объяснять ребятишкам, беседовать в подъезде, общаться с психологом в школе. Нет, ничего не вышло. Когда сбежали из города в деревню, пыталась заманивать детей к нам, показывали детям наши игрушки и прочее, – нет, не пошло общение и здесь. Теперь он уже взрослый, и всё общение у него в Интернете. А что касается слепоты, здесь ситуация у меня прямо противоположная. Где бы я ни оказывалась, одна или с сопровождающим, всегда вокруг меня люди, готовые по первой просьбе прийти на помощь. Окружающие все и всегда очень доброжелательны. Да и к взрослому сыну люди неизменно добры и внимательны. И он охотно вступает в контакт с ними.
– А сама ты стесняешься своих особенностей? Например, когда я знакомлюсь с людьми в социальных сетях, больше всего робею при необходимости сказать о своем плохом слухе.
– Наверно, в зависимости от того, как складывается разговор. В соцсетях я общаюсь по большей части с людьми с нарушением слуха и зрения, а им не приходится ничего объяснять. Сложнее бывает, когда к нам домой приходят люди из каких-то инстанций. Допустим, проверять газ или электросчетчик. Берешь ручку расписываться, сын ставит мне ее кончик в нужную графу, и гость восклицает: «А!» То есть он понял, в чем причина моей «странности». Так что, теперь я уже сама в первую очередь предупреждаю: я незрячая.
– Люба, на мой взгляд, и важно, и прекрасно, что в твоей жизни, в твоем творчестве есть не только писательская деятельность, но и музыка. Ты играешь на гитаре. Пониженный слух не мешает? Настраиваешь инструмент сама?
– Мой слух, к счастью, снижен не так сильно. Одно ухо слышит так себе, но второе держится. Поэтому с настройкой гитары справляюсь. Играю еще на аккордеоне. Сейчас учусь игре на гармони. А вот работать в программе Reaper (программа для аудиопроизводства и аудиозаписи. – Примеч. Ред.) явно слуха не хватает. Я прошла обучение работе в «Рипере», чтобы попробовать выпустить свои книги в аудиоформате со зрячим диктором. Да, здесь хотелось бы, чтобы слух был поострее.
– Музыка для тебя – это способ отвлечься, возможность самовыражения или что-то еще?
– Музыка, которую делаю сама, – это желание петь. Такое, когда душа поет. Кроме того, мои песни – это, как правило, песни моих героев, то, что они поют на страницах моих книг. Я слышу, как поют эти песни они, живу в их ситуации, рядом с их душами.
– Какой музыкальный жанр тебе ближе? Классическую музыку любишь?
– Классику очень люблю! Особенно в живом исполнении! Когда есть возможность, ездим в филармонию. А вот о других направлениях трудно сказать. Пожалуй, люблю всё понемногу. Слушаю песни времен Великой Отечественной войны, кое-что в стиле ретро, кое-что из современной эстрады и рока; у Высоцкого многое нравится. Разве всё перечислишь? Лишь бы песня была хорошей.
– Когда-то у меня была мечта выйти на сцену с Филиппом Киркоровым. Мечта умерла в корчах сразу после того, как я в первый раз услышала песню «Зайка моя». С кем из представителей нашей эстрады хотела бы ты спеть дуэтом?
– Пожалуй, с Анной Герман и с Валентиной Толкуновой. А если бы позволяли таланты и физические данные, охотнее всего я бы танцевала.
– Люба, ты человек глубоко верующий. Так было всегда или пришло со временем?
– Это путь трудный! К Богу и в церковь меня тянуло всегда. Наша семья не была воцерковленной, хотя к Богу относились с уважением. Я пыталась осмыслить Бога, искала Его и тут же предъявляла Ему претензии. Многое во мне восставало против того, чего я просто не могла понять. Долго мне казалось, что мой путь слишком трудный, и я усвоила множество притч на эту тему, которые помогали немного окститься. В результате всех душевных бурь и мятежей я пришла к пониманию, что Бог – это действительно доброта и любовь, надо только доверять этой любви.
– Мой дом – моя крепость. Семья – моя тихая пристань. Это про тебя?
– Безусловно! Мне очень повезло в жизни с близкими людьми, с семьей. Мы дружны и очень любим друг друга, каждый интересен и талантлив, каждый уникален.
– Ты упомянула переезд в деревню. Причем, этот переезд был твоим осознанным решением. Не жалеешь о нем?
– Нисколько! Мы живем в очень красивом месте, прямо за моим огородом – сосновый бор, белки, птицы. Соседи у нас хорошие! Мы даже дверей летом не запираем, разве что на ночь, а так стоят распахнутые. Воздух такой, что хоть пей, не надышишься. После города это особенно ценишь. Наши Озерки стоят на железной дороге, так что ни автомобильных пробок, ни шума. Мы постоянно на улице, летом я в дом почти не захожу, пишу и то на крылечке.
– Когда в своих рассказах или в личных письмах ты пишешь о домашних животных, их видишь и слышишь, как живых. Например, за петухом, который удрал за пределы двора, я мысленно сама носилась с волнением, что он смоется безвозвратно. По-настоящему порадовалась его водворению домой. У тебя и собака, и кошки, и куры. А есть любимец?
– Все любимцы! Сплошные уникумы. Петух охраняет своих дам лучше собаки, никого не впускает, а сына признает. Собака – сторож и всеобщий любимчик, добродушный со своими, а посторонний не войдет. Коты – это особая история. Они – два брата, один полностью белый, это Марс, моя белая планета; второй полностью черный – Сатурн, боец и захватчик пищи. Ест свой кусок, а лапой кусок брата держит: мол, не подходите. Оба мышеловы. Ну, как без таких?
– В разговоре с женщиной, которую зовут Любовь, не могу не спросить и собственно о любви. Скажи, ты смогла бы написать письмо любимому по примеру Татьяны Лариной?
– Смогла бы. А вот сделать свое чувство публичным – нет. Ведь Татьяна не писала о своем чувстве в газету. Ее письмо было тайным, с глубоким доверием к любимому человеку. И разговор у них состоялся с Евгением один на один. Любовь – чувство тайное, хрупкое, при всей своей силе. Его не надо выносить на публику.
– Разговор у нас интересный получился, спасибо! Так хочется закончить его чем-то светлым, праздничным. Люба, ты загадываешь желание в новогоднюю ночь под бой курантов?
– Обязательно! У нас в семье принято писать свои желания под бой курантов в воздухе зажженным бенгальским огнем. Что успеешь написать – то сбудется. Потом надо еще покричать так, как кричит зверь, чей год встречаем. Встречая этот год, рычали. Мы не только готовим что-нибудь вкусное, но и подготавливаем конкурсы и призы за них, поем, вспоминаем, хохочем, дарим друг другу подарки. Когда с нами первый раз была на этот праздник моя крестница, она потом сказала: «Как весело вы Новый год встречаете!»
– Потрясающе! Не сомневаюсь, что многие читатели журнала захотят подхватить вашу семейную традицию. Я точно ее поддержу!
Беседовала Наталья Демьяненко
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
От Редакции. Предлагаем вашему вниманию один из двух рассказов Любови Молодых, за которые она удостоилась первого места в конкурсе короткого семейного рассказа.
Дозор
Жила у нас собака – рыжий Дозор с хвостом колечком, влюбленный в каждого, кого только видел. Обычно он носился по улицам с моим сыном, а ночь и еще пару часов проводил на цепи у калитки, чтобы редкие прохожие знали: двор находится под неусыпной охраной.
Но, случалось, Валерка увлекался каким-то делом и по полдня не выходил из дома. Тогда Дозору становилось скучно. Он натягивал цепь, привставал на задние лапы и заглядывал в окна дома, пытаясь разглядеть, где и чем занят Валерка. Потом, ничего не высмотрев, со вздохом ложился возле своей будки и клал голову на лапы. Пушистый рыжий хвост вытягивался на земле, уши, то бодро встававшие торчком, то переламывавшиеся посередине, уныло опускались, и весь вид Дозора в такие минуты выражал немую скорбь всеми покинутого существа.
Но скорби надолго не хватало. Уши поднимались, лохматый хвост снова загибался колечком и ложился на спину, пасть распахивалась в широкой улыбке. Дозор вскакивал и принимался бегать по двору, насколько позволяла длина цепи. Радиус движения был хоть и большим, но ограниченным, и тогда, от избытка сил, неуемной жизненной энергии и любопытства, Дозор принимался с разбега вспрыгивать всеми четырьмя лапами на вертикальную дощатую стенку летника, где ходили куры и козы.
Очутившись на апогее своего прыжка, он успевал бросить короткий взгляд через сетку-рабицу на обитателей летника и тут же снова оказывался на земле.
Сие цирковое действо сопровождалось счастливым повизгиванием Дозора, стуком лап о доски, грохотом цепи. К этому добавлялись всполошенное кудахтанье кур, возмущенные крики петуха, блеяние потревоженных коз. И над всем этим гвалтом разносились, перекрывая его, душераздирающие вопли козла, раздраженного шумом, а возможно, и тем, что на его гарем бросает нахальные взгляды привратный янычар.
Всерьез опасаясь, что эти регулярные какофонии скоро истощат терпение наших соседей, мы решили переселить Дозора: ближе к дому и калитке, подальше от летника. Выбрали и подготовили новое место, перетащили будку. Осталось перевести самого Дозора.
Я отстегнула цепь от столба и торжественно повела за собой недоумевающего новосела. Дозор сделал несколько шагов, потом остановился, оглянулся в растерянности и потянул цепь назад.
И вдруг заплакал!
Страдальчески приподнимая бровки и жалобно взвизгивая, он рванулся туда, где еще недавно стояла его будка.
Не понимая в чем дело, я ослабила цепь и пошла за ним.
Опасливо оглянувшись на меня, Дозор принялся рыть. Суетливо, поспешно, как видно, боясь, что ему помешают. Сунул в ямку нос, снова порыл – и зубами высвободил из земли перепачканную старую кость. Подержал ее, уронил, отбежал и снова принялся рыть.
Костей набралось с полдюжины. Когда-то надежно припрятанные на черный день, теперь они лежали на взрытой земле, и унести их с собой у Дозора не было никакой возможности!
Он собирал их, спихивал носом в кучку, пытался ухватить зубами… Но в его пасть никак не входило больше одной кости сразу! Он в отчаянии взвизгивал и возобновлял попытки.
Исполненный сострадания, Валерка бросился Дозору на помощь:
– Давай мне!
Видимо, Валерка был другом испытанным и пользовался у Дозора безграничным доверием, потому что Дозор принялся сталкивать свои сокровища ему в руки. Только убедившись, что большая их часть взята, и сам с костью в зубах, он наконец согласился идти к своей будке на новое место.
Пока я прикрепляла цепь, Валерка высыпал косточки Дозору в будку и принес оставшиеся. Отряхнул ладони и потрепал Дозора за ушами.
– Может быть, пойдете гулять? – предложила я. – Кажется, кому-то надо снять стресс.
– Нет, – протянул Валерка задумчиво. – У Дозора сейчас дела поважнее. Посмотри, сколько ему закапывать!